МАРКЕТИНГ

Маша Липман

О стихах и горчице

ОБЫЧАЙ БОЛЬШЕВИКОВ ИМЕНОвать сугубо бытовые институции высокими именами прогрессивных деятелей глубоко возмущал Владимира Маяковского. "Жены работающих на ближнем заводе уже о мужьях твердят стоусто: "Ироды! С Бебелем дружбу водят. Чтоб этому Бебелю было пусто!" Ассенизатор революции не мог смириться с тем, чтобы ассоциация с низкой материей потребления марала пылкого немецкого социал-демократа. "Еще б водчонку имени Энгельса, под имени Лассаля блины, - горячился поэт, - и Маркс не придумал бы лучшей доли! Что вы, товарищи, бе-белены объелись, что ли?" Попытки поэта противиться профанации пошли прахом. Пафосом строительства новой жизни и нового отношения к труду требовалось пропитать всю страну сверху донизу. И в сотворенном товарищами мире производство самой прозаической продукции привычно осенялось великими именами. В Москве коммунисты Бадаев и Бабаев прочно связались с пенным и сладким, дух убитого Урицкого присутствовал в каждой затяжке, жертвы капиталистической расправы Сакко и Ванцетти сопровождали неловкие каракули малыша и уверенный росчерк бюрократа.

Последующее смягчение режима ослабило идеологический напор. Власть более не рассчитывала на пламя энтузиазма и не стремилась его разжигать. В новых названиях вроде географических Черкизовского-Останкинского появилось прохладное бесстрастие.

В нынешние времена вынужденно возрождающийся отечественный производитель ищет новые героические имена для придания дополнительной энергетики своему продукту. Серия из четырех горчиц, купленная на днях в одном московском магазине, несет на себе изображения Емельяна Пугачева (энергетическая ценность 65,8 Ккал), Малюты Скуратова и Батьки Махно (по 95,3 Ккал у каждого) и Григория Распутина (132,2 Ккал). Под каждым героем-харизматиком на этикетке строки: "Приправа - зверь, поверьте братцы, хотя бывал я самозванцем, лиха горчица без обмана от Пугачева атамана". "От всех напастей излечиться/Поможет Вам моя горчица,/Накрутит хвост чертям в аду/Ее могучий русский дух!" (это на самом энергетичном Распутине). "Горчица эта, ох, лихая, попробуй, затаив дыхание./Попробовав, поймешь одно, - вкус злей, чем атаман Махно". "Крепкий вкус ГОРЦИЦЫ "Малюта Скуратов" напомнит Вам всю противоречивость натуры и силу духа русского человека". По правде говоря, натура Скуратова (как и вкус горчицы) представляется весьма непротиворечивой, но уж если производителю так хочется подчеркнуть прихотливость характера, это можно было бы сделать и в стихах. К примеру: "Кто подает горчицу к рыбе, Того бы вздернул я на дыбе./ А кто горчицу ест со щами, Того велю пытать клещами".

Выбор бунтовщиков и душегубов в целом весьма удачен для передачи идеи злого и горького (Распутин, не являвшийся в полном смысле слова душегубом, скорее, впрочем, подошел бы для символизации хрена). Но в сегодняшней России, в атмосфере нарастающей нестабильности и конфронтации, наверное, следовало бы подыскать более гуманных персонажей. Таковых нетрудно найти среди русских писателей - разумеется, с учетом специфических качеств обсуждаемого продукта. Наиболее очевидная фигура - Максим Горький, десятилетиями осенявший культуру и отдых. В этом случае подпись под портретом писателя на банке с горчицей могла бы звучать так: "Хотя я звался раньше Пешков, но ты горчицы этой съешь-ка. Не ел такой я и в Итальи - такая горькая, каналья!" Хорошо бы подошел также и Лермонтов - его облитый горечью и злостью стих, может статься, энергетичней самого Распутина.